— Чего сразу драму-то!.. — обиженно буркнул он, защищаясь.

— Мне кажется, — с королевским видом холодно отметил Райтэн, — пусть идиотская в своей кретинской категоричности фраза «Да какие мы теперь братья!» и не прозвучала, думал ты её весьма громогласно.

Дерек покраснел, потому что, естественно, именно таким словами он и думал свои ужасные мысли о том, что теперь-то их дружбе точно пришёл конец, потому что такой подставы Райтэн ему в жизни не простит.

Впрочем, судя по всему, он опять ошибся с оценкой, и у его брата в список непростительных поступков входили какие-то другие вещи, потому что он снова возвёл глаза вверх и показательно вздохнул.

— Меня окружают сплошные идиоты, — голосом, полным глубокого смирения перед судьбой, констатировал он.

Немного помолчал.

— Впрочем, — внёс поправку, — ради разнообразия главным кретином в этой драматической самодеятельности выступает мой отец.

Кивнув сам себе, он решительно развернулся и летящим шагом унёсся наружу.

В панике Дерек вскочил. Даже такому идиоту, каким он себя чувствовал сейчас, было очевидно, что Райтэн помчался выяснять отношения с отцом.

Ёмко охарактеризовав ситуацию непечатным словом, Дерек рванул догонять.

20. Почему побег от проблемы — это не решение?

Догнать Райтэна Дереку удалось уже только у Рийаров. Единственным положительным моментом было то, что Райтэн, во всяком случае, вытащил отца из общей гостиной в отдельный кабинет; но на этом запасы его благоразумия закончились, потому что, когда Дерек до этого кабинета домчался, там уже гремел скандал.

— Ты совсем разметелил свои кретинские мозги в этих своих долбанных интригах?! — размахивая напряжёнными руками с судорожно искривлёнными пальцами, натурально орал Райтэн, перемежая более или менее приличные слова матерными.

Старший Тогнар настолько опешил от абсурдности ситуации, что просто молча попятился, отходя от разошедшегося сына на безопасное расстояние. Возможно, он полагал неразумным провоцировать очевидного безумца.

«Капец!» — пронеслось в голове у Дерека, лихорадочно соображающего, как не только остановить разогнавшийся ор, но и нивелировать его последствия.

Перепсиховавшего Райтэна несло с неудержимой силой. Это там и тогда признание Дерека не произвело на него должного эффекта на фоне уже придуманных им кошмаров; он в тот момент почувствовал облегчение от понимания, что никто не умер и не собирается, и немного упустил, в самом деле, суть проблемы. Пока же он нёсся к Рийарам, до него дошло, что Дерек, действительно, весьма неосмотрительно засветился, и ньонская разведка может теперь явиться по его душу в любой момент — не то чтобы Дерек как-то прятался и был настолько малозначительной и незаметной персоной, чтобы имелась какая-то принципиальная трудность с его поисками.

Райтэн всегда боялся за друга. Сперва это был не совсем осознанный страх: он начался в Аньтье, когда Райтэн заметил, что Дерек сам боится, что его найдут. Он просто разделил этот страх, не задумываясь о его причинах. Потом, позже, он стал бояться и от своего лица тоже — потому что ему казалось, что Грэхард слишком значимая персона, на фоне которой он теряется, и, если начистоту, в какой-то момент Райтэн боялся не столько того, что Дерека найдут, сколько того, что он сам захочет вернуться к Грэхарду. Ещё позже, осознав, что там, в Ньоне, Дереку было плохо, и что отношения его с Грэхардом угнетали и подавляли его, Райтэн стал бояться, что Дерека принудят вернуться к этим отношениям, и это совершенно убьёт его морально. Теперь же страх его стал критически острым: он боялся, что Дерек потеряет всё, что ему дорого, и самого себя в том числе, и станет пленником при Грэхарде, где будет медленно и в тоске умирать, лишившись всего, что было важно для него.

Райтэн ещё не успел вполне обдумать этот страх и придумать, как не допустить такого варианта развития событий; эмоции бушевали в нём бешеным вихрем и требовали выхода наружу — и обрушились всей своей силой на отца.

Потому что с раннего детства Райтэн становился жертвой таких вот интриг, которые отец шутя проворачивал на каждом шагу. Чаще всего они, впрочем, были безобидными и даже не лишёнными юмора, но Райтэна безмерно, нечеловечески бесило, что он был совершенно бессилен против интриг такого рода — потому что каждый раз он чувствовал себя всего лишь очередным объектом очередной интриги.

Он позабыл об этой манере отца — слишком много лет провёл вне дома, а потом всё сгладилось чувством всепожирающей вины перед близкими, которых он попросту бросил. В последние десять лет они взаимодействовали, пожалуй, действительно на равных, без всяких «почти», и Райтэн совершенно забыл, как оно было там и тогда, в детстве и юности.

Теперь же всё это забытое, не прожитое, отложенное в долгий ящик обиды и недовольства, заваленное сверху неподъёмными мешками собственной вины, — вырвалось наружу, освобождённое бешеным страхом за Дерека.

Райтэн даже не кричал — он бил воздух руками и орал, выплёскивая свой страх наружу, и в этом оре было весьма проблематично разобрать что-то конструктивное.

— Ты правда, что ли, никогда никого не любил!! — доорался Райтэн до совсем уж немыслимых претензий. Напряжённые мышцы его шеи словно свело мучительной судорогой, от чего звук с трудом проталкивался сквозь сведённые голосовые связки и получался сдавленным. — Как, как тебе вообще могла прийти в голову мысль, что убийство близкого человека может быть решением проблемы!..

У Тогнара ничего не щёлкнуло в мозгу, потому что, естественно, в его картине мира «владыка Ньона» и «близкие люди» вообще никак не пересекались смыслами. Он бросил растерянный взгляд на Дерека — мол, мне кто-нибудь объяснит, что, вообще, происходит, и по какому поводу я получаю столь вопиющие — в прямом смысле слова — претензии?

Дерек всю эту сцену чувствовал себя в высшей степени неловко, но уйти было страшно — он никогда не видел Райтэна настолько потерявшим контроль над эмоциями, и, хотя совершенно не знал, как теперь привести его в чувство, не мог заставить себя оставить его в таком состоянии. Поэтому, хотя ему было бесконечно и мучительно стыдно выступать свидетелем творящегося бедлама, он всё же продолжал стоять в дверях, растерянно смаргивая и пытаясь подобрать хоть какие-то слова, которые могли бы вывести Райтэна из этого неконтролируемого бешенства.

— Тэн! — сделал он пару шагов к другу.

Тот раздражённо обернулся.

— А! И ты тут! — констатировал он, и этого мгновения отвлечения ему хватило, чтобы чуть снизить градус эмоциональности. Повернувшись обратно в отцу, он злым шёпотом продолжил: — Ты хоть понимаешь, чем это грозит Деру?! Ты, дурья башка, чуть не убил человека, которым он дорожит больше, чем собственной жизнью, и ему пришлось вытаскивать этого человека ценою всего, чем он дорожит! — язвительной горечи в его словах хватило бы на то, чтобы отравить небольшую армию.

Дерек удивлённо заморгал: Райтэн крайне чётко и ёмко выразил суть той боли, которую он теперь испытывал, и Дерек был поражён и тем, что Райтэн так быстро и глубоко его понял, и тем, что суть его терзаний выражается так просто. В его голове это раньше точно не было так просто — там и вообще стоял полный и тотальный кавардак — и теперь, несмотря на кошмарность ситуации, ему сделалось легче, потому что правильные слова были найдены и произнесены, и дали какую-никакую определённость и ясность.

Тогнар, наконец уловивший, в чём суть обстоятельства, от которого его сын настолько слетел с катушек, удивлённо поднял брови.

Он, во-первых, не ожидал, что их маленький заговор станет кому-то известен, во-вторых, полагал, что реакции Райтэна переходит все грани допустимого, и, в-третьих, наконец, был недоволен столь незрелой оценкой ситуации. Убийство Грэхарда, с его точки зрения, было наиболее рациональным и удачным разрешением ситуации; то, что Дерек такое решение не одобрил бы, было очевидно, поэтому вся комбинация рассчитывала полное устранение самого Дерека из операции. Тогнар брал всю грязную работу на себя, и был весьма доволен и собой, и своей комбинацией, и её предполагаемыми итогами.